Неточные совпадения
Княжне Кити Щербацкой было восьмнадцать лет. Она
выезжала первую зиму. Успехи ее
в свете были больше, чем обеих ее старших сестер, и больше, чем даже ожидала княгиня. Мало того, что юноши, танцующие на московских балах, почти все были влюблены
в Кити, уже
в первую зиму представились две серьезные партии: Левин и, тотчас же после его отъезда, граф Вронский.
Узнав все новости, Вронский с помощию лакея оделся
в мундир и поехал являться. Явившись, он намерен был съездить к брату, к Бетси и сделать несколько визитов с тем, чтоб начать ездить
в тот
свет, где бы он мог встречать Каренину. Как и всегда
в Петербурге, он
выехал из дома с тем, чтобы не возвращаться до поздней ночи.
«А, это ты, — оглядел его генерал, — взять его!» Взяли его, взяли у матери, всю ночь просидел
в кутузке, наутро чем
свет выезжает генерал во всем параде на охоту, сел на коня, кругом него приживальщики, собаки, псари, ловчие, все на конях.
Кое-как отец после обеда осмотрел свое собственное небольшое хозяйство и все нашел
в порядке, как он говорил; мы легли рано спать, и поутру, за несколько часов до
света,
выехали в Чурасово, до которого оставалось пятьдесят верст.
— Еще бы!.. — проговорила княгиня. У ней всегда была маленькая наклонность к придворным известиям, но теперь, когда
в ней совершенно почти потухли другие стремления, наклонность эта возросла у ней почти
в страсть. Не щадя своего хилого здоровья, она всюду
выезжала, принимала к себе всевозможных особ из большого
света, чтобы хоть звук единый услышать от них о том, что там происходит.
Мы почти вместе росли, вместе стали
выезжать молодыми людьми
в свет: я — гвардейским прапорщиком, а он, кажется, служил тогда
в иностранной коллегии…
Утром мы
выехали чуть
свет. Моего кунака уже не было, и на вопрос мой, где он, я получил
в ответ одно слово: «Ушля».
Бабушка, еще вращавшаяся тогда
в высших кружках, чувствовала, что ее мужу изменяет фортуна, что он входит
в немилость, и не стала лавировать и поправлять интригами падающее положение, а, расставшись равнодушно со
светом, уехала к себе
в Протозаново с твердою решимостью не
выезжать оттуда.
Ольга. Сегодня тепло, можно окна держать настежь, а березы еще не распускались. Отец получил бригаду и
выехал с нами из Москвы одиннадцать лет назад, и, я отлично помню,
в начале мая, вот
в эту пору,
в Москве уже все
в цвету, тепло, все залито солнцем. Одиннадцать лет прошло, а я помню там все, как будто
выехали вчера. Боже мой! Сегодня утром проснулась, увидела массу
света, увидела весну, и радость заволновалась
в моей душе, захотелось на родину страстно.
Вот перед вами молодой человек, очень красивый, ловкий, образованный. Он
выезжает в большой
свет и имеет там успех; он ездит
в театры, балы и маскарады; он отлично одевается и обедает; читает книжки и пишет очень грамотно… Сердце его волнуется только ежедневностью светской жизни, но он имеет понятие и о высших вопросах. Он любит потолковать о страстях...
Иногда учителю начинает казаться, что о-н, с тех пор как помнит себя, никуда не
выезжал из Курши, что зима никогда не прекращалась и никогда не прекратится и что он только
в забытой сказке или во сне слышал про другую жизнь, где есть цветы, тепло,
свет, сердечные, вежливые люди, умные книги, женские нежные голоса и улыбки.
Через четверть часа весь отряд
в беспорядке
выехал из станка и потянулся по дороге, которая, змеясь под
светом выглянувшей луны, ползла к темневшим за равниною скалам.
В 1800-х годах,
в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового
света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось
в наше время, —
в те наивные времена, когда из Москвы,
выезжая в Петербург
в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили
в пожарские котлеты,
в валдайские колокольчики и бублики, — когда
в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах
в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного
света, —
в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, —
в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
— Ну, ступайте-ка, девицы, спать-ночевать, — сказала Манефа, обращаясь к Фленушке и Марьюшке. —
В келарню-то ужинать не ходите, снежно, студено. Ехали мы, мать София, так лесом-то ничего, а на поляну как
выехали, такая метель поднялась, что
свету Божьего не стало видно. Теперь так и метет… Молви-ка, Фленушка, хоть Наталье, принесла бы вам из келарни поужинать, да яичек бы, что ли, сварили, аль яиченку сделали, молочка бы принесла. Ну, подите со Христом.
Она совсем перестала показываться на
свет Божий, никуда не
выезжала, сидела большею частию
в своей комнате или бродила без цели по всей квартире.
Сама не своя стоит точно к смерти приговоренная Дуня. И опять всякие ужасы мерещутся ей. То отец Модест
выезжает на спине той или другой «грешницы» из-за ширм, то муки на том
свете мерещутся, раскаленные докрасна сковороды, горячие крючья… Гвозди, уготованные для грешников непрощенных. А рядом Дорушка как ни
в чем не бывало степенно крестится и кладет земные поклоны.
Ее словно не было
в живых, и о ней только невзначай вспомнили два или три человека, которые, возвращаясь однажды ночью из клуба, неожиданно увидели слабый
свет в окнах ее комнаты; но и тут, по всем наведенным на другой день справкам, оказалось, что Глафира Васильевна приезжала
в город на короткое время и затем
выехала.
Храбров и Крогер, а сзади них Пищальников поехали крупной рысью через безлюдную деревню, разрушенную артиллерийским огнем.
Выехали в степь. Запад слабо светился зеленоватым
светом, и под ним черным казался простор некошеной степи. Впереди, за позициями, изредка бухали далекие пушечные выстрелы белых. Степь опьяненно дышала ароматами цветущих трав, за канавкой комками чернели полевые пионы.
— Я
в свет не очень много езжу, — сказал он, — но кое-где бываю и
в последнее время стал даже больше
выезжать. У самых чопорных барынь я уже вижу на столе мой неприличный роман. Конечно, его не дают читать молодым девицам, но уже не считают ни скандальным, ни неприличным говорить о нем во всеуслышание. Я думаю, что половиною успеха этот роман обязан все-таки женщинам; у нас мужчины читают очень мало беллетристики.
В свет он
выезжает мало, посещает часто аукционную камеру,
в улице Друо, ездит
в театр всегда
в обществе, видится с некоторыми приятелями и художниками, пишет мало, кажется, даже очень мало.
Свет яркого зимнего утра уже врывается
в окно, когда он, шатаясь, выходит из спальни и наскоро выпив горячего сбитню, велит запрягать лошадь
в маленькие сани, и один, без кучера,
выезжает из дома, чтобы на просторе полей и лесов, окружающих Москву, на морозном воздухе освежить свой помутившийся ум.
Тони припоминала, как она
выезжала со старушкой
в свет, пока та еще была
в силах делать выезды, как избранный кружок, собиравшийся у нее
в доме, обращался с бедною воспитанницей, словно с родной дочерью аристократической барыни. Засыпая у себя дома, ей чудилось, что сухая рука ее, исписанная синими жилками, благословляла ее на сон грядущий, и она верила, что благословение это принесет ей счастье. Помнила Тони, как заболела тяжко старушка, перемогалась недолго и просила ее перед смертью закрыть ей глаза.
На другой день Борис Иванович чуть
свет выехал из Завидова. Когда он проезжал мимо высокого дома, сердце его радостно забилось. Еще вчера,
в это же время, он считал Таню потерянною для себя навсегда, а сегодня…
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными
в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу.
Я
выехал из Китая
в Сурат на английском пароходе, обошедшем вокруг
света. По пути мы пристали к восточному берегу острова Суматры, чтобы набрать воды.
В полдень мы сошли на землю и сели на берегу моря
в тени кокосовых пальм, недалеко от деревни жителей острова. Нас сидело несколько человек из различных земель.
— Я невозможного просить не стану, а у меня такое желание больше всего на
свете, чтобы вы явили мне протекцию — сошли ко мне
в нижние покои и сели с нами за стол и что-нибудь скушали, или даже хоть просто так посидели, потому что я нынче справляю мою серебряную свадьбу, после двадцати пяти лет, как я на Амалии Ивановне женился по вашему милосердию. А будет это к вечеру
в одиннадцатом часу;
в полночь же, как вам угодно, вы можете благопристойно холодком
выехать.